Дайте мне обезьяну - Страница 2

К оглавлению

Если пучить начинает утроба,
Мысленно зови скорее «Набоба».

Широко использовалась ненормативная лексика.

Попадались рисунки.

Даже на бабе
Не забывай о «Набобе»!

— Какая гадость, — сказал я вслух.

Мне стало тоскливо.

Старичок глядел на меня вопросительно — я направлялся к выходу.

— Знаете, — сказал я, — только форменный жлоб согласится хвалить ваш дурацкий «Набоб».

«Жлоб» — «Набоб»… Я сам испугался, что получилось в жанре. Снова замешкался.

— Неплохо получилось, — отозвался Харитон Константинович, — а думали, не получится.

Не успел я и глазом моргнуть (вот она, цена моего замешательства!..), как две двухсотрублевки очутились у меня в кулаке. Стремительность необыкновенная!.. Для того чтобы достать до меня, Харитону Константиновичу следовало перегнуться через стол, что и было им с успехом выполнено, — он лег, почти лег животом на клеенку, ну и далее — раз-два вытянутыми руками — мой кулак инстинктивно сжимается. Отпрянуть я не успел.

— Да что же это такое? — только и мог я произнести.

— Гонорар, — ответил старичок усталым голосом.

Он с трудом выпрямлял спину. Кряхтел.

Я еще сомневался.

— По-вашему, я должен взять это?

— По-нашему, вы уже взяли.

Он был прав.

— Не в службу, а в дружбу, — попросил Харитон Константинович, — будьте добры, напишите на стенке. Вот карандаш. Я потом зафиксирую в журнале, не сомневайтесь. Видите, поясница, — он тяжело вздохнул.

Никогда в жизни я еще не писал на стене в туалете. Я — на стене в туалете?! Это дико представить. И все же я взял карандаш, взял и пошел. А как же я мог поступить иначе? Но не из-за денег, нет, просто из вежливости, чтобы не обидеть участливого старичка, если подходить упрощенно… — но… с другой стороны, из-за денег тоже, конечно, — и, собственно, я не знаю, что тут скрывать: положение мое таково было, что не ощущать себя чем-то обязанным я никак, никак не мог, — не говорю уже о немощности Харитона Константиновича, о его, как тогда же и выяснилось, болезности, хворобе. Да ведь не психологический же этюд я пишу, в самом деле! В том ли моя сверхзадача? То есть в данный момент — сейчас — на бумаге — не психологический же пишу, в самом деле, этюд! (А не тогда — на стене.) Но не скрою: тогда, возвращаясь в кабинку, спрашивал сам себя, еще кое в чем сомневаясь: а не уронил ли я, так сказать, достоинство? а не поступился ли принципами? а не изменил ли я своим убеждениям? И чувствовал, что чувствую, что нет. Не уронил, не поступился, не изменил — потому хотя бы, что дерзко и смело бросил им вызов своим сочинением — вызов их подобострастию, их самоуничижению, их рабскому преклонению перед каким-то паршивым «Набобом». Их готовности льстить — гадко и жалко. Нет, я был бунтарем. Я был нонконформистом.

Между прочим, не такое это простое занятие — писать карандашом на стене в туалете. Впрочем, не совсем на стене — в моем распоряжении была дверца кабинки, вернее, ее нижняя правая часть, еще никем не тронутая, а здесь, прошу мне поверить, своя специфика: короче, я вынужден был принять весьма неудобную позу — полуприсесть, изогнуться, излишне говорить, что мешал унитаз. Почерк у меня ужасно плохой, но сейчас мне хотелось быть аккуратным, пусть знают.

Новое четверостишье как-то само собой сложилось.

Быть может, я слишком резок,
но ты, «Набоб», мне в принципе мерзок.
Интеллигентному человеку, «Набоб»,
ты, извините, как какой-нибудь клоп.

Разумеется, я понимал, что «какой-нибудь клоп», строго говоря, ни в какие ворота, но я так нарочно придумал, чтобы погрубее было, пообиднее.

Харитон Константинович отсчитал мне восемьсот рублей. В целом он остался доволен.

— Новый мотив. Это хорошо. Это надо приветствовать. Содержание, обязан вам доложить, нас мало волнует. Должно быть и негативное что-то. Вы правы. Я, пожалуй, вас поощрю даже, — добавил старичок, доставая еще триста рублей. — Есть у меня право поощрять в пределах сорока процентов. Немного, конечно. Премиальный фонд у нас не очень велик. Пока. В дальнейшем будем учитывать темпы инфляции. Но и вы тоже. Могли бы и покруче, а? Что вы правильный такой? Небось бесплатно когда, не такое в сортирах пишете?..

Последние слова он произнес шутливым тоном, и я возражать не стал. Ничего, ничего, повторял я в кабинке, работая карандашом, вы у меня еще содрогнетесь.

Я придумал двустишие — до крайности непристойное. Апофеоз скабрезности. Я смешал «Набоб» с грязью. Мягко сказано. Не в силах произнести сочиненное, я запечатлел то на туалетной бумаге. Старичок долго вчитывался. Наконец принял работу. Разрешил перенести на стену кабинки.

— Вообще-то вам бы отдохнуть следовало. А то, поверьте моему опыту, повторяться будете. Приходите-ка денька через два. Голова свежая, незамутненная… Здесь хорошо придумывается.

— Послушайте, — сказал я, пряча деньги в бумажник, — но я так ничего и не понял. Зачем это? То есть я понимаю, что как форма рекламы это даже весьма оригинальная форма. Вы, наверное, первые…

— И единственные, — подтвердил старичок.

— Но ведь ваш туалет на отшибе. Сюда никто не заходит. А вы деньги платите. Кому ж это надо все, не понимаю…

— Охотно объясню, — улыбнулся Харитон Константинович. — Наш туалет базовый. Лишние клиенты только делу вредят. Мы ж на свой контингент ориентируемся. Наши люди сюда не за тем ходят, вы уж сами поняли. Видите, какая у нас творческая атмосфера?