— Никак нет.
— Будешь ерничать — в лоб дам.
Взяла орешек, в рот положила.
Он служил охранником еще ее первому мужу. После того как в плечо пуля попала, стала сохнуть рука. Правая. Теперь Никитич работает аквариумистом. Здесь и живет. Аквариумов немного, всего четыре, включая его собственный. Он и помимо аквариумов следит за порядком, а также руководит кастеляншей.
— Может, ему что-нибудь надо? — продолжала допытываться Анастасия Степановна. — Ты не спрашивал?
— Надо будет — сами попросят.
Несоева дала в лоб. Не сильно.
— Да я что! Я их и не вижу почти что! — тем же тоном отвечал Никитич. — Тихие больно. Нет они там или есть?
Слыл хохмачом в молодости. И в зрелом возрасте все хохмил. Дохохмился. Несоева знала: если Никитичу сказать: «Я не барыня», — он воскликнет: «Вы круче барыни, Анастасия Степановна!»
— Подожди, — насторожилась Несоева. — Он там или нет?
— Сказали, что нет.
— Сказал, что нет? Кому сказал?
— Мне сказали, что нет.
— А сам, значит, есть?
— Сами есть.
— Ну смотри у меня, — Несоева вышла.
Никитич, стоя у окна, ждал, когда «форд» отъедет. Потом сел за стол.
Он знал, что Косолапов есть.
Он знал также, что некоторые считали, что Косолапова нет.
Но так думали те, кто плохо знал Косолапова.
«Первый блин комом», — читалось на лице Бориса Валерьяновича Кукина.
— Вам не нравится? — спросил Филимонов раздраженно.
— Нет, почему же, сразу видно, профессионал работал.
— Вижу, не нравится.
— В отношении идеологии претензий нет. Когда я вчера говорил о порядочности, я подразумевал почти то же самое. «Добровластие» вы сами придумали? — спросил Кукин Тетюрина.
Красноглазый Тетюрин, заспанный и опухший, ответил:
— Сам. (Он придумал сам это красивое слово. Сам или нет? Нет, кажется, сам.)
— Но что мне не нравится, — сказал Кукин, — так это длина фразы. Надо короче.
— Но экспрессия, мощь… — возражал Филимонов. — И это притом, что написано от лица женщины…
— Ну и что?
— Как что? От лица женщины, а не мужчины!
— При чем тут женщина?
— Но мощь… но экспрессия… — Филимонов уже пожалел, что похвастался творением своего протеже.
— Я и говорю, лексика безукоризненная, но длина фразы никуда не годится, — Кукин прямо глядел Тетюрину в глаза. — Если вы, конечно, не роман пишете.
Взгляд Бориса Валерьяновича корреспондировал: «Меня слушайте, этот ничего не понимает».
— Ритм! Здесь есть ритм! — завелся Филимонов; он цитировал: — «Все. Кто же не хочет порядка? Все хотят». Где тут длинная фраза?
— Начало очень хорошее, — обращаясь к Тетюрину, произнес Борис Валерьянович тихим голосом. — Но послушайте сами, — и он стал читать голосом громким: — «С нашей пассивностью, с нашим нежеланием замечать очевидное, с нашим тотальным неверием в собственные силы, в то, что все еще можно изменить, исправить, и вместе с тем с нашей ребяческой зачарованностью цирковыми раскрутками…» Слушайте, — прервал себя Кукин, — это недопустимо!
— Фраза разжимается, как пружина, — сказал Филимонов.
— Я уже не говорю о придаточных предложениях, — произнес Кукин.
— Мне нравится фраза Тетюрина! — сказал Филимонов, равно сильно ударяя на каждое слово.
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть… — Борис Валерьянович считал слова.
— Я шесть лет работал редактором, — сказал Филимонов, — в издательстве! Я чувствую речь.
Борис Валерьянович хотел было ответить Филимонову, наверное: я семь лет работаю на кафедре конфликтологии! — но, посмотрев на Филимонова, сдержался.
— Видите ли, — снова обращаясь к Тетюрину, произнес Борис Валерьянович, — есть определенные законы восприятия печатного текста. Может быть, вы не знали, но в нашем деле это надо учитывать, сумма среднего числа слов в предложении и среднего числа слов длиной не менее трех слогов должна быть минимальной; обычно мы умножаем эту сумму на ноль целых четыре десятых…
— Пойдем отсюда.
Филимонов вышел первым, Тетюрин — следом (не забыв поблагодарить — он человек вежливый…).
Борис Валерьянович вывел текст на дисплей. Среднее количество слов в предложении — 7,7. Символов в слове — 5,1. Уровень образования — 3,4. Благозвучие — 90,4.
Борис Валерьянович обдумывал результат анализа текста.
— Теоретик сраный, — ругался Филимонов, когда спускались по лестнице. — Погуляй. Отвезу Косолапову. Он поймет.
ВСЕ ХОТЯТ ПОРЯДКА
Все.
Кто же не хочет порядка?
Все хотят.
А если бы еще и кандидат был человек порядочный…
Ну да, размечтались…
Это там, на Западе, есть такое слово «пробитократия», означает оно «власть порядочных людей». На русский слух звучит диковинно. Я бы перевела «добровластие». Только не знаю, приживется ли?
Одни скажут: порядочный человек в политику не пойдет. Другие поправят: не пустят.
А кто же не пустит, если не мы сами? С нашей пассивностью, с нашим нежеланием замечать очевидное, с нашим тотальным неверием в собственные силы, в то, что все еще можно изменить, исправить, и вместе с тем с нашей ребяческой зачарованностью цирковыми раскрутками тех, кого нам, недотепам, в очередной раз навязывают.
Ну не читаем программы, не ходим на встречи, но хотя бы всмотреться в лицо, вслушаться в голос!.. Хотя бы понять, умеет ли он улыбаться… Увидеть глаза. Разглядеть человека. В конце концов, повторить про себя имя, фамилию (что совсем не пустяк: что ни политик у нас — фамилия словно из Гоголя!..).