Дайте мне обезьяну - Страница 52

— Я стою со зверенком… со зверем.
Он за пазухой, короткохвостый.
Если жизни свои соизмерим,
то у нас одинаковый возраст…

— Чье это? — спросил Жорж испуганно.

— Мое! — произнес Колян (как в омут головой).

— Да ты что? — протянул Жорж. — Сейчас придумал?

— Нет, в юности… В школе учился еще…

Если взять всех собак и собрать их,
то ведь… тоже у каждой по сердцу…
Я стою… мы стоим перед сеткой,
а за сеткой — другие собаки…

— Да ты, Колян, типа поэт! — воскликнул Жорж, восторженно.

— Нет, юношеское, — сказал Колян. — Думал, забыл, нет, помню…

— И глядят как-то странно собаки:
то ли сердятся, то ли за благо
принимают то, что собака
покидает собратьев,
и, наверно, меня за обманщика,
что внушает: «Легко помирать», —
принимают. Ведь я насобачился
и людей, и собак понимать.

— Ты? — опешил Жорж.

— Я, Жорж, я. Это я о себе писал.

— Ну ты меня убил. Вот не ожидал… Я ж тебя сколько лет знаю…

— А вот видишь, каким был… когда в школе учился, — Колян вздохнул ностальгически. — Я за это стихотворение… премию получил… На конкурсе юных поэтов… Мне книжку подарили… Понимаешь?.. Ахмадулину…

— Слышь, так ведь это ж, про собак, его опубликовать надо! Как раз в жилу! Рядом с фотографией… как ее… Шапки этой… Ушанки…

— Не хочу.

— Да мы тебя в каждый ящик опустим!..

— Не хочу в ящик…

— Да ты же находка!..

— Отстань…

— Ты что, светиться не хочешь?.. Тогда без подписи давай…

— Не хочу без подписи…

— А можно Илье нашему приписать… Муромцу…

— Богатыреву? — воскликнул Колян. — Ни за что!

— Какая идея богатая! — закатил глаза Жорж. — Надо обязательно Филимонычу сказать, ему понравится…

— Только не Богатырев!..

— Он собачку-то не на улице подобрал, а как мы — в животноприемнике… Вот откуда Ушаночка!.. И стихи придумал… сам!.. твои!.. Это ж гениально!.. Нет, скажи!

— Иди ты в жопу! Почему я должен свои стихи отдавать Богатыреву, пускай даже юношеские?

— Я понимаю, — сказал Жорж уважительно, — это часть тебя…

— Меня!.. Понимаешь?.. Моей души!.. Моего сердца!.. Извини за выражение.

— Так тебе ж откупные заплатят, — произнес Жорж неуверенно, слово «гонорар» он произнести не решился.

— Иди ты со своими откупными!..

Тут они, конечно, выпили еще — за здоровье Ушанки.

— И потом, может, Филимонычу не понравятся… — проговорил Колян.

— Понравятся, понравятся!..

— Или Тетюричу не понравятся…

— А ему-то что? Обязательно понравятся…

— Или Валерьянычу не понравятся…

— Да что Кукин в стихах понимает? Как скажем, так и будет…

— Не хочу. Потом еще заставят сочинять, а я уже так не умею… Другой теперь… Не такой.

Вернулся Женя, осмотрел Ушанку придирчиво, от комментариев воздержался. Попросил только не пускать на сиденья, а то блох оставит.

— Сто пятьдесят «жэ» перегрузки, когда блоха прыгает, — поделился Колян познаниями.

Чтобы Женя-водитель при исполнении обязанностей не смущался зрелищем, допивать отправились в хвост автобуса. Ушанка была как бы за третьего: сидя на полу, подставляла нос для чоканья — вздрагивала каждый раз, но преданно терпела.

Очень долго стояли перед железнодорожным переездом. Товарняк шел медленно, и конца ему, казалось, не будет. Колян в окно смотрел, словно считал вагоны. Прошел. Тронулись.

— Понимаешь, бездомный и старый
пес безумный, худой, обессиленный,
я ж способен понять санитаров,
потому что мне все объяснили.
Понимаешь, собака, как страшно,
Когда, слушая добреньких нянечек,
понимаешь их, все объясняющих,
тех, кто старше.

Не глядите такими глазами.
Я ведь все понимаю. Не маленький.
Только вот почему вы не лаете
на меня, не желаете зла мне?
Только смотрите, смотрите искоса
на такого большого и умного…
Я же вижу, собаки, как трудно вам
высказаться…

— Блядь! — не сдержал восторга Жорж и треснул одноразовым стаканчиком, раздавив его в кулаке.

— Совладайте с собою, собаки!
Ты за пазухой тоже не ерзай…

Тут и Ушанка не выдержала. Тихо так заскулила.

— …А собаки хотели заплакать,
только слезы — собачьи — курьезны.

— Ни хера себе, — сказал Жорж, и глаза его увлажнились.

3

Разворачивая косолаповскую портянку, Тетюрин даже представить не мог, чем он будет всю ночь заниматься. А занимался он вот чем: всю ночь переставлял буквы в именах, отчествах и фамилиях. Болезнь оказалась заразной.

Документ, лежащий перед ним, представлял собой большую таблицу, озаглавленную «Избранные анаграммы Геннадия Григорьева».

В графе слева — Ф.И.О., в графе справа — от одной до восьми анаграмм (некоторые герои анаграммировались по ряду позиций).

Всего под анаграммический нож Григорьева попало около ста человек — политики, деятели культуры, шоу-бизнеса, телеведущие, простые смертные; иногда указывалось, кто он, тот или другой подопытный: писатель, врач-дерматолог, профессиональный картежник, редактор «Радио России»… Трудно сказать, заказывал ли кто-либо Григорьеву этих людей или он анаграммировал их по своему почину, но документ производил ошарашивающее впечатление.