Дайте мне обезьяну - Страница 29

Знакомо до отвращения. Примеров так много, особенно приключенческих, что только с одними перемещениями в другие города хватило бы на антологию. Плюс анекдоты из жизни, ни на бумаге, ни на экране не воплощенные: костромич, допустим, обнаруживает себя в Хабаровске, красноярец — на станции Таловая Воронежской области, а человек (по причине отсутствия паспорта) без гражданства-прописки — в холодной воде, переплывающим Волгу (уже без причины). Не на одной Москве свет клином сошелся. Сакральная география российского похмелья — это вам не план эвакуации при пожаре, что висит на входе в человекоприемник в любом столичном мед. вытрезвителе. Но тяжело, тяжело…

И все ж Тетюрину сподручней было бы пользоваться другой, как сказал бы Борис Валерьянович Кукин, парадигмой. — Жизненный опыт самодостаточен, и здесь обнаруживается тенденция.

Вот такой эпизод. Из запасников памяти. Просыпается черт знает где, в год еще, кажется, преддипломной практики, молодой, красивый, двадцатидвухлетний, и бредет, студент, ища туалет, по чужой квартире, шатаемый от стены к стене, а вокруг — фиалки, фиалки, фиалки в горшочках… Ужас овладевает героем. Наконец замечает в книжном шкафу за стеклом знакомую рожу одногруппника на фоне каких-то заснеженных гор. Выяснилось, что стойкий товарищ привез Тетюрина к своей теще-цветочнице, а та ушла на прием к стоматологу.

Или, например, как проснулся ночью в медицинском издательстве, для которого переписывал чью-то брошюру о лямблиях, и, конечно, не мог вспомнить, с кем пил и как здесь (здесь — это где?) очутился. И надумал на волю рвануть, не будучи протрезвевшим, — и рванул — перепутал в темноте стеклянную дверь с зеркалом, ломанулся туда, в Зазеркалье, а увидев свирепого двойника, выбил зуб — не ему — себе. Как такое возможно?

Особо памятно, как ослеп — ненадолго, минут на восемь — был казус по юности… Белый овал унитаза, над которым смиренно склонился, вдруг взялся тускнеть. Тускнел, тускнел и пропал, стало страшно темно. Мрак. Тетюрин сел на пол и позвал, как маленький: «Люди!.. а люди!..» — тут все и вспомнил — и где (на вокзале), и с кем (с Лялькиным братом), и по какому поводу (по поводу вынужденной остановки). Отрезвел мигом. Брат Лялькин, или Максим, прибежал в уборную, тряс его за плечо, дергал зачем-то за волосы и говорил не переставая — не то «Вить! Вить!», не то «Видь! Видь!», сейчас уже никто не разберется; в любом случае Виктор Тетюрин увидел сначала металлическую трубочку на кончике шнурка, а потом выщербинку в полу, а потом уже все остальное… А потом им объяснили, что в этих краях по ту пору пиво разбавляли водой, а для пенности добавляли немного шампуня, а для крепости — два пшика карбофоса на кружку.

Ну, еще три-четыре истории — вот вам и ряд.

Тетюрин себя не считал алкоголиком, да и действительно не был таковым. Только особо продвинутые теоретики вопроса отнесли бы его к роду каких-нибудь алкоголиков — социальных там или ситуационных, а многие знакомые вообще находили непьющим.

Пил когда пил — иногда круто, но всегда редко. То есть чаще не пил.

Что было оригинального в его возвращениях к жизни — всегдашнее изумление, а то и недоумение даже — простодушная мысль вроде: «Неужели нажрался?»

Потом он обычно вспоминал — чем.

Далее — с кем, где и так далее.

Последний раз в этот раз — по-видимому, текилой. Пустая бутылка, вопреки обычаю, стоит на столе. А сам Тетюрин — в одежде, в ботинках — лежит на диване, явно казенном, и максимум что умеет сейчас — приподняться на локте…

Натюрморт с рассыпанной солью и красными то там, то сям по столу размазанными вдобавок ко всему икринками… — к горлу тошнота подступила. Он повел головой страдальчески. — Он — в гостинице. — В номере. — Несомненно.

Уронил голову на диван, благодатная легкость волной пробежала по телу.

Горит лампочка в люстре. Солнцу не конкурент. Если долго смотреть, люстра как будто растет снизу, из пола, а ты — к потолку прилип.

И в баре ведь тоже пили текилу. Был бар.

А в самолете полировал пивом прежде выпитую водку… Был самолет!..

Внезапно прекратилось то, что до этого момента Тетюрин принимал за шум в ушах: это в ванной выключили душ. Тут кто-то есть.

Тетюрин напрягся.

(А вот еще традиция: просыпаться не в своей постели… Пусть он и лежал сейчас на диване, но постель была рядом — тревожно чужая, неубранная…)

Тетюрин ждал, кто выйдет из ванной.

Вышел мужик в желтых трусах. В мужике Тетюрин узнал Филимонова. Нахлынули воспоминания.

— Ну, — сказал Филимонов, — живой?

Тетюрин ответил выразительным взглядом.

— Мы вчера с тобой не буянили, нет? — спросил Филимонов. — Не помнишь? Кажется, мирно все обошлось?

Тетюрину ничего не казалось.

— Понятно, — сказал Филимонов и открыл дверцу мини-бара.

С минуту он стоял неподвижно и глядел в минибар задумчиво. Наконец произнес не без пафоса:

— То take a hair… of the dog… that bit you, — счастливый, что вспомнил, Филимонов хихикнул. — Или, в переводе на наш: опохмелиться! Чего изволите? «Реми Мартин», «Кампари», джин?

— Рома, я пас, — промолвил Тетюрин с трудом.

— А я обязательно.

Филимонов выбрал себе шнапс, отвернул пробку с пятидесятиграммовой бутылочки и влил содержимое в рот.

— Сухой закон! — подвел черту Филимонов.

Знал бы он, с какой завистью думает сейчас Тетюрин об его килограммах — об огромном филимоновском животе — обо всем, что в натуре, буквально в натуре, составляет вес Филимонова, массу. Еще бы такому не пить. Пей и усваивай. Сел на кровать, нажимает на кнопки: