Дайте мне обезьяну - Страница 32

— Я же помню, ты же этот, — сказал Жорж, — ж-ж-журналист?

— Сочинитель, — Тетюрин сказал.

— Все журналисты сочинители, — заметил Николай философично.

— Сочинитель в смысле литератор, — сказал Тетюрин. Он хотел добавить: «прозаик», но на ум пришел анекдот («про каких заек?»), и он промолчал.

— Пришли, — сказал Жорж.

В № 420 разместился штаб. На столах стояли работающие компьютеры. За одним сидела девушка по имени Рита, за другим — Борис Валерьянович Кукин. Их Тетюрин точно видел впервые.

Взявшийся рекомендовать «нашего человека» («если не знаете»…) Жорж именовал Тетюрина решительно Валентином, тогда как тот оставался, несомненно, Виктором, а отчество Александрович странным образом само угадалось, — в общем, с горем пополам познакомились.

— Вы сегодня приехали? — осведомился Борис Валерьянович, не отрывая взгляда от дисплея.

— Нет, вчера.

— Я вас не видел, — чем очень напомнил охранника.

— Я был у Филимонова, — сказал Тетюрин, — в номере.

— Скоро придет, — провещал Жорж, посмотрев на часы.

— Если кофе хотите, — сказала Рита, — чайник горячий. Чашки в шкафу.

— Готовы ли вы к штурму, господа? — спросил Борис Валерьянович.

— А как же. — Придет и начнем, — сказали Жорж и Николай соответственно.

— А вы? — спросил Кукин Тетюрина.

— К мозговому, — уточнил Николай.

— Я… конечно, — Тетюрин сказал.

— Кстати, пряники есть! — воскликнула Рита.

— Пойду переоденусь, — Николай вышел.

— Я тоже пойду переоденусь, — объявил Жорж, выходя.

Уйти переодеться Тетюрин при всем желании не мог, потому что, во-первых, не во что было, а во-вторых, номер Филимонова был закрыт. Виктор Тетюрин никуда не ушел. Он пил растворимый кофе (стало быть, уже растворенный) из толстостенной керамической чашечки. Рита стучала (если можно стучать бесшумно) по клавишам. Кукин смотрел на дисплей.

Сидеть дураком было не очень ловко. Тетюрин откусил от пряника. Пряник назывался «Праздничный»; круглый и толстый, он был порезан на сектора, Тетюрин прочитал на коробке: «АОЗТ «Агат», г. Первомайск». Если пряник выпущен в Первомайске, можно ли считать Первомайском город, в котором Тетюрин ест пряник? Навряд ли. — Скорее Первоапрельск, подумал Тетюрин.

— Я преподаю на кафедре конфликтологии Университета социальных проблем, — неожиданно обратился к Тетюрину Борис Валерьянович. — У меня много учеников. Я читаю курс «Организация корпоративных коммуникаций в условиях саморазрешающихся конфликтов». Я член гильдии «Садовое кольцо» и консультант ряда компаний по вопросам управления возможностями. А вы правда писатель?

— В общем, да, — сказал Тетюрин.

— Очень хорошо. Вербальные методы наше слабое место. — И замолчал.

Тетюрин ждал пояснений. Напрасно.

— Как я понял, я буду заниматься листовками? — осторожно произнес Тетюрин с вопросительной интонацией.

— На данном этапе мы корректируем базовые документы в соответствии с уровнем социальной депрессивности местных электоратных групп.

Больше они не произнесли ни слова. Пока наконец не пришел Филимонов.

4

День у Филимонова был нелегкий. Четыре важные встречи и все конфиденциальные. Кем он только не был сегодня. Был он сегодня утесом-скалой, неприступной крепостью, был ужом на горячей сковородке, был вертушкой на ржавом гвозде, был неподвижной рыночной гирей с фальшивым завышенным весом и с резиновой клизмой таксомоторным рожком. Он угрожал, блефовал, обещал, заискивал, требовал, советовал, отмалчивался, врал. Он диктовал условия. Он принимал условия. Деловито хмурился, с чувством произносил «без проблем», показательно громко смеялся. Делал вид, что не понимает каких-то простых вещей или, напротив, — что понимает все. Угрожающе улыбался. Доставал то пейджер, то органайзер. Филимонову не было в кайф лицедействовать, чердак у него потрескивал по-человечески резко, человеческий мерзкий род Филимонову был неприятен сегодня до отвращения; сам он себя воспринимал инопланетным пришельцем… Когда представитель так называемого союзника позволял себе в разговоре слово гарантии, Филимонову хотелось незамедлительно залепить ему в ухо. Он с удовольствием придушил бы сегодня, если бы умел и если б дозволили, почтенного редактора вечерней газеты — просто так, ни за что, за неприятную манеру близоруко щуриться и напоминать о тарифах и сметах. Филимонов сожалел, что колкое слово компромисс, заостренное с одной стороны, а с другой, как ему виделось, расщепленное кисточкой, не может костью застрять поперек горла потенциального конкурента, чье опухшее лицо напоминало Филимонову о его собственной вчерашней попойке. Филимонов не был хорошим дипломатом, так же как не был никто из его собеседников; зная настоящую цену себе и своим предложениям, каждый пытался обсчитать партнера на двадцать копеек, не столько, понятно, для дела, сколько непонятно для чего — наверное, для пробы — в перспективе грядущих великих торгов.

Хорошим дипломатом слыл Косолапов. Но Косолапова «не было» в городе, хотя знали, что «был». Он был и слыл, но был как бы инкогнито, а слыл как бы заочно.

В половине шестого Филимонов позвонил по секретному телефону — следовало отчитаться. Патрон отключил трубку: любовь, рыбалка, лес, медитация, чтение книг — все что угодно — гимнастика, сон, рукоделие; в любом случае, отключив телефон, Косолапов заранее одобрял филимоновские поступки. Больше сегодня Филимонов не будет звонить.