— А что делать? — крутился ужом Косолапов. — Работа нервная, на износ. Все под Богом ходим, будьте великодушны, Анастасия Степановна.
Спасти ситуацию Несоевой ничего не стоило. Она и спасла, сделав нужный звонок. Нельзя сказать, что происшествие очень ее расстроило. Напротив, она торжествовала в душе: Косолапов сам обращался за помощью. К ней — Косолапов. А что сердилась, так это для видимости, для авторитету, как сказала бы Жанна.
В половине десятого Тетюрина отпустили на волю.
— …А ему отвечают: не надо никого поддерживать, и никаких заявлений не требуется. Просто мы любим вас, просто помним и видеть хотим… Мы вас доставим на самолете, отдохнете себе на здоровье, а мы уж программу организуем — и с прогулкой на пароходе, и с осмотром достопримечательностей, и с рестораном, само собой. Человек пожилой, сауну ему не стали предлагать с девочками. Все культурно, интеллигентно. Ну разве что сфотографируетесь с нашим выдвиженцем, ну, может, вместе в музей сходите… Андрей Михайлович, даром что актер, сделал вид, что задумался, а у самого ни копейки, одни долги, подумал-подумал и говорит: ну что ж, в принципе я свободен. — Спасибо, Андрей Михайлович, вы нас очень выручили. — Обрадовался Андрей Михайлович, трубку положил, сидит и руки потирает. И что бы вы думали дальше случилось? Звонок. Телефонный. — Здравствуйте, Андрей Михайлович, нам известно, что с вами говорил представитель такого-то, и он предложил вам за поездку в Красноярск полторы тысячи долларов. — В чем дело? — спрашивает Андрей Михайлович. — Дело в том, — ему отвечают, — что у нас к вам другое предложение. Вы ни в какой Красноярск не летите, а мы вам за это платим три тысячи долларов! Через полчаса привезем. — И вот, представьте себе, через полчаса останавливается под окнами Андрея Михайловича шестисотый «мерседес», молодые люди являются к Андрею Михайловичу, вручают пачку долларов, благодарят и исчезают, а Андрей Михайлович остается в прихожей стоять с пачкой денег и чешет репу. Ну как?
— Я такое о Киркорове слышал. Только суммы были другие.
— Ходячий анекдот. То же самое о Ростроповиче рассказывали и об Алле Борисовне…
— Говорю вам, быль.
— Так и поедут Ростропович… и Алла Борисовна!..
— Так ведь не поехал же…
— Ну а к нашим-то кто?
— Галкин какой-то… Или Палкин…
— Жалкин, я сам приглашал.
— А кто такой Жалкин?
— Леонид Жалкин, играл в фильме «Теплый март».
— Да ведь его никто не знает, этого Жалкина!..
— Узнают. «Теплый март» пойдет по областному телевидению, есть договоренность. Организуем рекламу. Тут и Жалкин приедет.
Человек, которого обходили стороной собаки, шел по улице Раскидаева.
Навстречу ему вышагивал сухопарый высокий субъект — из числа тех, по выражению лица которых бессмысленно судить, что у них на уме.
— Закурить не найдется? — спросил Митрофаныч.
Дуремар молча достал пачку с верблюдом.
— Не местный? — спросил Митрофаныч, уважительно заглядывая в лицо долговязому.
Их глаза встретились. Оба как будто узнали друг друга. Дуремар губы разжал и тут же скривил их, потому что доброго слова не получилось, а Митрофаныч, приветливо вскинув брови, так и застыл не моргая.
Они бы никогда не узнали друг друга, потому что друг друга не знали и знать не могли. Но смотрели, смотрели. Взгляд каждого вяз в неподвижных зрачках другого, глаза тускнели у обоих.
Обоим стало не по себе.
У Дуремара похолодела спина, Митрофанычу свело ногу.
Ветеран отлова безнадзорных животных нервно повел плечом и, не дожидаясь огня, шагнул в сторону.
Тортометатель поднял воротник.
Разошлись, чтобы больше уже никогда не встречаться.
ЛЕОНИД СТАНИСЛАВОВИЧ БОГАТЫРЕВ
И НИВА ВЕНЧАЕТ БЛАГОРОДСТВО СИЛЫ
— Гора с плеч, — сказала Рита. — Прислал.
— И по буквам сходится? — спросил Борис Валерьянович.
— И по буквам, и по смыслу! — воскликнул Тетюрин («по буквам» он дважды проверил).
— В чем же, объясните мне, смысл? — Рита спросила.
— А вот в чем, — сказал Борис Валерьянович. — Нива — это мир, покой, труд, и не будите силу, дремотствующую в своем благородстве!
— Знаете, Рита, я пробовал, — Тетюрин сказал, — но у меня не получилось, это дьявольски трудно. Когда сами попробуете, поймете, какой это феномен.
— Богатырев — феномен?
— Григорьев! — хором сказали Тетюрин и Кукин.
Очередную анаграмму от Григорьева получили, когда садились в автобус. Ехали на пикник. Передавали друг другу листок. Изумлялись, восхищались, проверяли, нет ли ошибки.
ЛЕОНИД СТАНИСЛАВОВИЧ БОГАТЫРЕВ
СЛАВА ЛОГИЧНО ВЫБИРАЕТ ЕДИНСТВО
Не мистика ли? Этак действительно можно подумать о предопределении.
Когда свернули на проселочную дорогу, всем автобусом раскатали первую бутылку «Богатырской» — для аппетита. Теперь это называлось «исполнить симфонию». Время было позднее, солнце садилось.
Глядя на пробегающие мимо деревья, Тетюрин воображал себя крохотной буковкой, которой предписано занимать определенное место в некоем недоступном для ее ума сообщении. Буква не догадывается о смысле фразы и даже о факте наличия или отсутствия смысла, может, дыр бул щыл какой-нибудь, а может, слава логично выбирает единство; буква не отвечает за целое. Что бесспорно, думал Тетюрин, целое несовершенно, это уж точно, все мы стремимся занять не свое место. Поменяй высшая сила всех нас местами, может, целое в самом деле озарится высокой идеей, опять же нам не доступной, но и пусть, — букве приятно себя осознавать скромной частичкой какого-нибудь совершенства.